Рост числа компании по поиску золота принял в Приамурье угрожающие масштабы, предупреждает координатор проектов по особо охраняемым природным территориям (ООПТ) Амурского филиала Всемирного фонда дикой природы (WWF) Юрий Гафаров:

— Юрий Маратович, первый вопрос — о загрязнении месяц назад дизтопливом р. Селемджи в районе поселка Экимчан: по факту возбуждено уголовное дело — как думаете, насколько серьёзным окажется наказание?

— Судя по другим эпизодам с разливом в водоёмы нефтепродуктов, наказание достаточно серьёзное. Во-первых, это миллионная компенсация нанесённого вреда; во-вторых, при установлении конкретного виновного лица может дойти и до реального срока.

— А насколько сложно добиться адекватного наказания?

— Очень трудно. Вообще по природоохранным нарушениям сложнее собирать доказательную базу: инцидент происходит, как правило, где-то далеко, в тайге, случившееся скрыто от поверхностного взгляда, свидетелей всегда мало.

Ну и не факт, что наказание в итоге будет достаточно жёстким для совершившего. По опыту, максимально суровые меры принимаются редко. В целом же всё зависит от массы факторов: самого нарушителя, региона, судьи, доказательной базы и т. д. Плюс у наших госструктур ещё не наработан достаточный опыт вывода экологических правонарушений в разряд уголовных дел.

— Но вообще преступников удивляют уголовные дела за экологию?

— Конечно! Ну, это издержки большой страны. У нас как принято: держава большая, лесов — до горизонта, рек — несчётно. Ну, слили солярку в речку — да так веками делают!

Но люди с мозгами в последнее время видят, что настоящая природа — дикая, живая — начинает заканчиваться. Куда ни сунься — то грязь по реке, то лес вырублен, то в карьерах всё…

— И остаются в итоге островки заказников и заповедников…

— Понимаете, восстановить настоящую дикую природу (то есть полностью разрушенную экосистему) фактически невозможно, даже если в ней уже не будет человека.

Вот модно, популярно сажать леса. Но мы не восстанавливаем лес — мы лишь сажаем деревья. Экосистему, которая формировалась тысячелетиями, воссоздать лесопосадкой невозможно. А новая в силу своего очень молодого возраста будет намного менее устойчива. Почему, скажем, появилась проблема сибирских шелкопрядов, которые съедают сосну, — они уничтожают как раз эти массовые посадки. И весь модный труд — насмарку. В естественных экосистемах со смешанными лесами таких вспышек почти не бывает.

— Раз уж заговорили о лесах, не могу не спросить: в труднодоступных местах пожары разрешено не тушить, если затраты на это выше нанесённого ущерба и нет опасности населённым пунктам. Но ведь тайга горит! В том же Селемджинском районе в этом году даже режим ЧС вводили. Это норма?

— Такие бросаемые на «съедение» огню места называют зонами контроля, и это, с нашей точки зрения, лукавство. Ну, кто и как при начале пожара, возникшего где-то далеко, рассчитывает ущерб, который только будет нанесён? С чего решили, что он будет меньше расходов на тушение? А если он разрастётся на миллион гектаров, выйдет из зоны контроля и сожжёт посёлок? Один из юристов Гринписа России как-то рассчитал ущерб от такого пожара по официальным методикам. Точных цифр не помню, но возгорание на тысячу гектаров обошлось в несколько млрд рублей (а в Амурской области, например, в 2018 г. страшно всё погорело — на 7,5 млн га).

— Вернёмся к Селемдже. Среди версий загрязнения реки были: заброшенные советские разработки, передача дизтоплива по грунтовым водам, протечка опять же брошенной ранее техники или ёмкости — что вам кажется более правдоподобным?

— Подчёркиваю, моё оценочное суждение — случайный разлив. Насчёт советских разработок — смешно: лежало лет 50 — и вдруг полилось. А если и так, то вопрос и к властям, и к природоохранникам: как это оказалось в тайге, почему раньше об этом не знали? Но там ранее никто не мог заниматься — в том районе не было лицензий на разработку. Заметьте, у компании, которая там работала, разрешение именно на поиск золота, то есть до этого здесь добыча не велась.

— Вы упоминали о компенсации нанесённого природе ущерба, а как происходит это возмещение?

— Проблема в другом: эти деньги не целевые, они просто уходят в бюджет. До начала 2000-х годов существовал внебюджетный экологический фонд, куда и уходили все эти платежи. И вот почти 20 лет его не существует.

— Побывавший недавно в Благовещенске глава Минприроды РФ, в частности, пообещал проработать ужесточение наказания для золотодобытчиков-нарушителей. Можно ли верить, что это не пустые обещания, и если нет, то как быстро они могут стать реальностью?

— Верить можно. Точный срок назвать сложно, но, на мой взгляд, в течение года. Сейчас по югу Сибири и Дальнему Востоку резко возросло количество нарушений добытчиками россыпного золота, потому что стремительно увеличилось число выдаваемых лицензий на поиск драгметалла. Участки получают в заявительном порядке — фактически бесплатно по сравнению с аукционными процедурами. И поисковики растут, как грибы. В Приамурье, к примеру, в 2010 г. было выдано около 20 лицензий, а в 2018 — 2019 гг. — более 200. В регионе поиском закрыты почти все малые реки. Тот же Селемджинский район — весь. А очень многие поисковыми лицензиями прикрывают саму добычу золота. Мало того, что это незаконно, так и сама технология непрофессиональна: промывка идёт прямотоком в реки. И таких старателей трудно контролировать: их толпы, а инспекторов — единицы. И штрафы для нарушителей копеечные.

Вероятно, вся эта ситуация в целом, наконец, дошла до Кремля. Посмотрим, какие ужесточения ответственности будут. Сразу скажу: иски, увеличение штрафов толку не дадут. Только приостановка работы предприятия и лишение лицензии. И, конечно, пересмотр правил выдачи разрешений. Нужно повысить участие региона, муниципалитета и местных жителей в этом процессе. Сегодня люди на местах бесправны. Пример всё из того же Селемджинского района: у мужчины было охотугодье, пришли старатели и перепахали его — у них же лицензия. А о ней амурчанин узнал, только когда приехал бульдозер.

— Обыватели с золотодобычей связывают и подтопление по области в нынешнем августе: мол, леса по берегам рек вырубили, вот вода и не сдерживается. Это правда?

— Ну, старатели к вырубкам относятся косвенно. Но в целом, да, меньше лесов — больше наводнений. Но на ум приходит уже банальная фраза: «климат меняется». Опять же по моему оценочному суждению, эти изменения начинали проявляться. В бассейне Амура становится теплее и влажнее. Конечно, для него вообще характерны колебания влажности, водности и т. д. Но по моим ощущениям, в период с 2010-2013 года воды в регионе стало гораздо больше, чем когда-либо. Наводнения стали чаще, многоводнее и экстремальнее. Например, мы видим, что в маленьких посёлках стало заливать те участки, которые раньше были нетронутыми. Люди ведь там живут очень давно и уже точно знают, где построить дом, разбить огород, чтобы вода не достала. Теперь топит и это. Вот небольшое, косвенное, но доказательство того, что климатические явления выходят за пределы нормы в регионе. А главное — население оказалось не адаптированным к этим выходам.

— То есть масштабное наводнение 2013 года для нас уроком не стало?

— Увы. Нам жизненно необходимы механизмы адаптации к изменению климата. Хотя подвижки есть: начали определять по региону паводкоопасные зоны, запрещать в них строительство, завели речь о строительстве плотин, дамб (которые, впрочем, в целом ситуацию не спасут), о переносе отдельных населённых пунктов. Но в первую очередь нужно подумать об адаптации к изменяющимся условиям климата системы хозяйствования. Иначе на тех же полях из-за тропических ливней мы не сможем ни посеять, ни убрать.

На самом деле, хороший аккумулятор воды, дающий отличный противопаводковый эффект — поймы рек. Но они все у нас все очень плотно застроены, освоены, отсюда и разрушительные последствия. Об этом как раз после 2013 года говорилось. Конечно, в идеале из пойм надо уходить, но это почти недостижимо. Значит, надо думать, как изменить использование этих территорий, оставить такие виды деятельности, на которые паводок не так сильно повлияет. Но желательно по минимуму оставлять в поймах населённые пункты, объекты транспорта, инфраструктуру. Мы очень надеемся, что в 2021 году у WWF России получится запустить как раз такой проект адаптации.

Виктор СОБОЛЕВ («Аргументы и факты», №35/2020)